«Раковый корпус» - произведение
невероятной силы, обеспечивающее полное погружение в реальность книги. Воздействие
«Ракового корпуса» сопоставимо по проникающей способности с рентгеновским
излучением, так часто описываемом в самом романе. На протяжении 600 страниц
существовать среди людей, которые балансируют на грани жизни и смерти и находятся
в поиске последних истин, а потом испытывать вместе с героем катарсис
освобождения из этой реальности – то, что оставляет ощущение настоящего счастья:
«Это было утро творения! Мир сотворялся снова для
одного того, чтобы вернуться Олегу: иди! живи! И только зеркальная чистая луна
была — не молодая, не та, что светит влюблённым. И
лицом разойдясь от счастья, улыбаясь никому — небу и деревьям, в той
ранневесенней, раннеутренней радости, которая вливается и в стариков и в
больных, Олег пошёл по знакомым аллеям»
Раковый корпус,
в моем представлении – метафора жизни. Здесь собрано множество человеческих
типов. Над всеми нависла смерть: и над деятелями со связями, как Русанов, и
заключенными, как Костоглотов, и над живущими благополучно, и над людьми с
изломанной судьбой, и над совсем юными существами, и даже над врачами, легко
переходящими в разряд беспомощных пациентов, как Людмила Донцова. Я бы провела
параллель между романом Солженицына и набоковским «Приглашением на казнь», где
точно так же герою вынесен смертный приговор, а когда он будет исполнен и есть ли
надежда на избавление – тайна, скрытая от человеческого разума. Такой же,
казалось бы, несправедливый и жестокий парадокс – основа человеческой жизни. Мы
все приговорены к казни. Неизвестен лишь срок.
Взглянув на жизнь
глазами героя «Ракового корпуса», задаешься главным вопросом романа: стоило ли
то бесчисленное количество предательств, в которых пятнают себя люди, того,
чтобы получить мизерную отсрочку от приговора:
"Слушай, гражданин начальник, – попросил тогда военный
тихо. – Эти последние сантиметры ты нам прости. Нам их не взять. Курсак пустой,
сил нет. И погода – видишь…"
"А
я за вас на скамью, да? Ещё чего придумали! Есть проект. И чтоб откосы ровные были,
а не желобком дно".
Пока
Поддуев разогнулся, выбрал наверх рейку и вытянул ноги из глины, они все трое
задрали к нему лица – одно чернобородое, другое как у загнанной борзой, третье
в пушке, никогда не бритое, и падал снег на их лица как неживые, а они смотрели
на него вверх. И малой разорвал губы, сказал:
"Ничего.
И ты будешь умирать, десятник!"
Зачем бояться
власти, предавать свою душу? «Раковый корпус», настоящий полифонический роман,
не дает однозначного ответа. С одной стороны, в Раковом корпусе начинаешь
ценить каждую минуту своей жизни. Непреодолимо тянет на свободу, к семье.
Наблюдая,
как люди погружаются в темное болото небытия, как отчаянно цепляются за
последнее, что их с жизнью связывает, снисходишь до последних истин: как дорого
стоит каждая минута пребывания на земле. На пороге смерти за такую минуту
хочется отдать весь мир. Становится понятно, почему во время репрессий люди шли
на любые компромиссы со своей совестью, только бы уцелеть.
Подобно Булгакову в «Мастере и Маргарите»,
автор «Ракового корпуса» отвечает на вопрос: злы ли люди, мучавшие себе
подобных, по природе своей или нет. И приходит к похожим выводам: нет, не злы,
но слабы и несознательны. Никто из героев, находящихся в «Раковом корпусе», не
жесток и не желает смерти своему ближнему. Русанов и Ахмаджан,
запрограммированные властью, видят в своих жертвах абстрактных врагов, а не
страдающих людей и даже не понимают, что им приходдится переживать:
«Ещё из коридора он услышал громкий рассказ взбудораженного
Ахмаджана:
–
Кормят их, гад буду, лучше, чем солдат! Ну – не хуже! Пайка – кило двести. А
работать – не работают! Только до зоны их доведём, сейчас разбегут, прятают и
спят целый день!
– И – ничего не строят? – тихо спросил Костоглотов. – Так-таки
ничего в зоне и не возвышается?
–
Ну, строят, – сбился немного Ахмаджан. – Ну – плохо строят.
–
А вы бы – помогли… – ещё тише, будто силы теряя, сказал Костоглотов.
–
Наше дело – винтовка, ихнее дело – лопата! – бодро ответил Ахмаджан.
Олег
смотрел на лицо своего товарища по палате, словно видя его первый раз, или нет,
много лет его видев в воротнике тулупа и с автоматом. Не развитый выше игры в
домино, он был искренен, Ахмаджан, прямодушен».
В условиях постоянной
опасности каждый стремится к самосохранению. Вот и Русанов свил свое уютное
гнездо на крови и слезах: «С Родичевым они были когда-то друзья,
в одной комсомольской ячейке, эту квартиру получали вместе от фабрики. Сперва
начали не ладить жёны, потом и сами они, Родичев часто разговаривал с Русановым
в оскорбительном тоне, да и вообще держался слишком безответственно,
противопоставлял себя коллективу. Бок о бок с ним жить стало невыносимо и
тесно. И дал на него Павел Николаевич такой материал: что в частном разговоре с
ним Родичев одобрительно высказывался о деятельности разгромленной Промпартии и
намеревался у себя на заводе сколотить группу вредителей. (Прямо так он не
говорил, но по своему поведению мог говорить и мог намереваться.)»
Русанов не в состоянии осознать, что он палач
и преступник, а напротив, считает себя образцом благочестия. Но человек с
совестью – Шулубин – беспощадно казнит себя даже просто за невмешательство: «…Вы хоть врали меньше, понимаете? вы хоть гнулись меньше, цените!
Вас казнили – а нас заставляли стоя хлопать оглашённым приговорам. Да не
хлопать, а – требовать расстрела, требовать! Помните, как в газетах писали: "как один человек
всколыхнулся весь советский народ, узнав о безпримерно подлых злодеяниях"…
Вот это "как один человек" вы знаете чего стоит? А – кому не хочется
жить?.. Кто на защиту вашу стал? Если такой воздерживается, не против, что вы! воздерживается, когда голосуют расстрел Промпартии, – "пусть объяснит! –
кричат, – пусть объяснит!" Встаёт с пересохшим горлом: "Я думаю, на
двенадцатом году революции можно найти другие средства пресечения…" Ах,
негодяй! Пособник! Агент!.. И на другое утро – повесточка в ГПУ. И – на всю
жизнь.
Народ
умён – да жить хочет. У больших народов такой закон: всё пережить и остаться! И
когда о каждом из нас история спросит над могилой – кто ж он был? – останется
выбор по Пушкину:
В наш гнусный век…
На всех стихиях человек -
Тиран, предатель или узник.
Олег вздрогнул. Он не знал этих строк, но была в них та
прорезающая несомненность, когда и автор, и истина выступают во плоти.»
Можно жить в
ссылке, на каторге, на войне, можно даже умереть и сохранить свою душу и
чувство собственного достоинства, но ощущение собственной вины и преступности,
как жестокая опухоль, разъедает изнутри. Шулубина, «предателя», жалко больше,
чем узника – Костоглотова.
Костоглотов, без вины пострадавший, в
некоторых эпизодах приобретает черты мученика. Например, он образно исцеляет
бесноватого:
Седой старичок-кондуктор кричал, чтобы стали вдоль вагона, чтоб
не лезли, что всем место будет. Хвост позади Олега рос. Первым таким лез
какой-то бесноватый кривляка, которого незнающий человек принял бы за
психопата, и пусть себе идёт без очереди, но Олег за этим психопатом сразу
узнал полуцвета с этой обычной для них манерой пугать.
–
Да пусть идёт! Больной человек!
Тогда
Олег сорвался с места, в несколько больших шагов дошёл до бесноватого и в самое
ухо, не щадя перепонки, заорал ему:
–
Э-э-эй! Я тоже – оттуда!
Бесноватый
откинулся, ухо потёр:
–
Откуда?
– Где девяносто девять плачут, один
смеётся.
Очередь
не поняла, чем излечен был бесноватый, но видели, как он остыл, моргнул и
сказал длинному в шинели:
–
Да я ничего не говорю, я не против, садись хоть ты.
После испытаний перед ним забрезжил луч надежды на счастье. Ведь
никакие мучения не бывают бесконечными.
Сравнивая примеры Русанова, Шулубина, Костоглотова, решение
дилеммы «тиран / предатель / узник» кажется очевидным в пользу последнего
исхода. Тем более, подняв свой голос на защиту угнетенного, человек ничем ему
не поможет, зато подставит под удар себя, положит свою жизнь на алтарь
справедливости, никаких улучшений не добившись.
Это заключение не обесценивает гражданского подвига, а лишь подчеркивает,
что человек его, в сущности, совершает ДЛЯ СЕБЯ, а не для других, чтобы самому
не быть причастным к преступлению.
Можно бесконечно представлять тезисы и антитезисы в пользу
несения креста или конформизма. Эту дилемму в романе воплощают две любовные
линии. Главный герой, Костоглотов, питает симпатию одновременно к медсестре Зое
и к доктору Вере Гангарт. Женщины имеют противоположные жизненные позиции. Зоя (греч.
«жизнь») олицетворяет плотское, животворящее начало. Вера Гангарт – духовность.
Между стремлением прожить счастливо и спасти душу выбирает
каждый герой.
