Спектакль "Доктор Живаго" в Театре Комиссаржевской

 «Доктор Живаго» уже несколько лет моя самая любимая книга. Чувство трогательного просветления, щемящей жалости, великого таинства жизни и сопричастности бытию, независимые от внешних условий, - самое ценное, на мой взгляд, в лирике и прозе Пастернака. Я ходила на спектакль, чтобы вновь пережить иррациональный слезный восторг, который дарит «Доктор Живаго». Оправдались ли мои ожидания?

Постановка в театре Комиссаржевской, бесспорно, талантливая и новаторская. Никакой имитации действия на сцене не происходит, за исключением некоторых жестов-символов. Существует лишь непрерывно идущий рассказ, исходящий то от одного персонажа, то от другого. Главными рассказчиками выступают дворник Маркел и Шура Шлезингер, на которых в романе акцент не ставится, но которым режиссер дает возможность раскрыть жизнь Живаго под своей призмой.

Шлезингер и Маркел в постановке - персонажи полукарикатурные, чьи ироничные замечания и смехотворность фигур контрастируют с драмой главного героя. Их образы подчеркивают соседство смешного и трагичного, высокого и приземленного, единство бытия, переданное в «Докторе Живаго».

Бывший дворник и приятельница Анны Ивановны – люди на порядок проще большинства персонажей романа и стоят на много ступеней ниже самого доктора. Но именно они, а не Лара, не Тоня, не сам доктор, доживают до конца и владеют историей. Более примитивным существам легче выжить и приспособиться. Выбор между опрощением и уходом стоял и перед Живаго с Ларой в конце пути, они склоняются к последнему.

Еще один удачный элемент постановки заставил углубиться в анализ романа – финальная сцена спектакля, в которой сначала перед Ларой предстают замершие фигуры доктора, Комаровского и Антипова, потом вокруг Юрия Андреевича кружатся видения трех женщин: Тони, Лары и Марины. Я не обратила внимания на очевидный параллелизм этих триумвиратов во время чтения. И перед Ларой, и перед Живаго открываются три пути: Тони – Антипова, Лары – Юрия Андреевича, Марины – Комаровского. Первая пара персонажей имеют прекрасные душевные качества, отличаются верностью, рациональностью, призванием «упрощать». С ними связаны страницы счастливой семейной жизни героев, но они слишком просты, чтобы понять надтреснутость и иррациональность доктора и Лары. Вторая пара – воплощения поэзии и красоты, люди, понимающие и чувствующие жизнь, но беспомощные в устроении собственной судьбы. Образы Марины и Комаровского так или иначе ассоциируются с падением героев, худшими этапами их жизни.

Если принять трактовку, в которой Лара и Юрий Живаго символизируют Россию и русского интеллигента, получится, что великие переломы (война, революция) в судьбе страны вызваны стремлением выйти из круга быта и отдаться поэту, после чего неизбежно следует страдание и деградация.

Не повторяя литературных приемов Пастернака и даже меняя сюжетные ходы, постановка в театре Комиссаржевской передает главные чувственные и смысловые посылы романа. Но один из них, для меня самый важный, который выражается языком деревьев, воды и неба, почти не передается на сцене: ощущение, что весь мир сопереживает герою, детское трогательное чувство вечности, заключенное в стихах, которое освещает путь страданий. Не отражая этого уровня ощущений, постановка не становится неудачной, но преобразует творение Пастернака в другое произведение. Оригинал мне ближе.

 

При моем последнем прочтении «Войны и мира» я заметила, что книга Толстого отличается драгоценным свойством, в целом, редко встречающемся в прочитанных мной книгам, и потому особенно желанным. Реальность, изображенная толстым, - это невероятно устойчивый и стабильный мир, в котором отчетливо осязается почва под ногами, выстроена четкая система координат, виден вектор движения. Несмотря на то, что действие перенесено в переломную эпоху, никакого чувства неопределенности и потерянности не возникает. Да, героям свойственно путаться и сомневаться, но над миром ощутимо царит высшая правда, ее присутствие успокаивает.

Конечно, наличие абсолютной истины, в соответствии с которым судимы поступки героев, лишает роман полифоничности, но ведь в проповедь простоты и добра хочется верить.

В этом сочинении я сконцентрируюсь на анализе некоторых эпизодов, которые при последнем прочтении привлекли мое внимание.

Наташа в эпилоге

Хотелось бы поразмышлять об образе взрослой Наташи и, абстрагировавшись от герменевтического подхода, попыток солидаризоваться с мыслью автора, оценить изменения, настигшие всеми любимую Наташу и многих разочаровавшие.

Для меня с самого начала было очевидно, что Наташа должна будет измениться. Качества, придающие очарование наивной, импульсивной и эмоциональной девочке-подростку, сделали бы взрослую женщину странной и взбалмошной в глазах окружающих. Я даже предугадывала то, что Наташа, со своей природной добротой, будет абсолютно предана мужу и детям. Неожиданным было отсутствие духовной работы и каких-либо интересов, связанных с собственным духовным развитием. Наташа не то чтобы «опустилась», но как будто замерла на одном месте.

«Известно, что человек имеет способность погрузиться весь в один предмет, какой бы он ни казался ничтожный. И известно, что нет такого ничтожного предмета, который бы при сосредоточенном внимании, обращенном на него, не разросся до бесконечности.

Предмет, в который погрузилась вполне Наташа, — была семья, то есть муж, которого надо было держать так, чтобы он нераздельно принадлежал ей, дому, — и дети, которых надо было носить, рожать, кормить, воспитывать».

Эта мысль безусловно справедлива. Нельзя не отметить ее переклички с евангельским текстом: «никто не может служить двум господам». Наташа нашла свое дело жизни, которое приносит ей полное удовлетворение, заполняет каждую клеточку ее сознания и вытесняет необходимость в каких-либо сторонних интересах. Дело это достойное и, на мой взгляд, самое стоящее из того, что может сделать женщина вообще – рождение и выращивание новой жизни, обеспечение счастья близких людей. Наташа всецело отдалась возложенной на нее миссии, чем заслуживает глубокое уважение.

Погруженность в один предмет, конечно, ограничивает жизненный опыт и впечатления. Но, в конце концов, если Наташу больше не тянет петь, красиво одеваться, выезжать в свет, они никому не обязана осуществлять все эти манипуляции, просто потому что есть «золотое правило, проповедоваемое умными людьми, в особенности французами, и состоящее в том, что девушка, выходя замуж, не должна опускаться, не должна бросать свои таланты». В наше время, к слову сказать, это требование еще усилилось: идеальная женщина успешно строит карьеру, одновременно является образцовой домохозяйкой и воспитателем, находит время для мужа, занимается саморазвитием….Если женщина не пытается объять необъятное и в трилемме семья / саморазвитие / карьера выбирает первое, как Наташа, то, на мой взгляд, она абсолютно права.

Итак, цель Наташи прекрасна. Но вот достигнуть ее с помощью полного самоотречения она, скорее всего, не сможет.

Во-первых, потому что воспитание детей не сводится к обеспечению материальных благ: кормлению, лечению. Воспитание – это, в первую очередь, способность сориентировать ребенка в жизни и передать приобретенные знания и ценности. Для этого требуется определенная широта взгляда и опытность. Если женщина много лет не интересуется ничем, кроме семьи, выпустить ребенка в большой мир и поддерживать его там будет крайне проблематично. До определенного возраста можно, наверное, воспитывать только своим примером поведения, но с каждым годом интересы ребенка все больше и больше выходят за пределы семьи и сталкиваются с явлениями другого масштаба, умение понимать которые должно быть сформировано родителями.

Во-вторых, Наташа, которая не понимает и не разделяет внесемейных интересов своего мужа, не может удовлетворять его потребность в наличии интеллектуального собеседника. Наташа может только повторять мысли Пьера, не извлекая никаких суждений из собственного опыта. «Наташа уморительна. Ведь как она его под башмаком держит, а чуть дело до рассуждений — у ней своих слов нет — она так его словами и говорит».

С одной стороны, Пьеру вовсе не обязательно искать собеседника в жене. О политике, общественной жизни и прочих делах, его занимающих, он может говорить с другими мужчинами, наведываясь в их общество, а в Наташе видеть «свое отражение», как сказано в романе, и безусловного союзника.

Но ведь Наташа пытается заместить для Пьера всех посторонних людей, желает, чтобы он «нераздельно принадлежал ей, дому», как можно меньше находился вне дома. Таким образом, Наташа превращает семью в крайне замкнутую на себе общину, в которой каждый член должен выполнять огромное количество функций, чтобы заместить для другого весь мир.

Обобщая, Наташу в семейных отношениях можно сопоставить с Агафьей Пшеницыной из «Обломова», прекрасной, теплой, преданной и жертвенной женщине, идеальной хозяйке, но недостаточно духовно развитой, чтобы быть для спутника жизни тем нравственным стимулом, которым могла быть, например, Ольга.

Сцены охоты

Сцена охоты во втором томе – не только живописная запоминающаяся картина дворянского быта, но и метафора, представляющая важнейшую закономерность, которая определяет сюжет романа, да и весь ход истории в толстовской рецепции.

Охота – военная сцена в мирной жизни. Ее можно соотнести с событиями войны 1812 года и обнаружить потрясающие аналогии.

Во-первых, важно заметить, что вся крупная добыча охотников, определяющая успех мероприятия, была получена Данилой, дворовым ловчим, или крепостными Илагина: «Данило уже лежит в середине собак, на заду волка, стараясь поймать его за уши». Как и на войне 1812 года, в этой охоте решающую роль сыграли люди из народа.

На долю дичи, загнанной дворянами – охотниками, выпал только заяц. И этот заяц стал добычей не молодых честолюбивых охотников и их образцовых собак, а старого дядюшкиного Ругая. Ругай оказался незаменимым на охоте точно так же, как и Кутузов оказался единственно приемлемым главнокомандующим, как неуклюжий Пьер стал победителем Кутузова, по той же иррациональной логике, определяющей ход русской истории.

Во-вторых, соотнесенность воли охотника с действиями собак также позволяет сделать любопытные выводы. И Николай, и дядя, и другие люди, управляющие охотой, имеют настолько же относительное влияние на ход травли, что и генералы во время сражения. Все, что можно сделать – пытаться подзадорить собак / солдат. Последними руководят инстинкты и стайное чувство, но никак не людская воля.

В-третьих, охота, как и народная война, оказалась поводом к людскому единению. Ненадолго исчезла пропасть, разделяющая барина и мужика:  «Данило закричал: Про...ли волка-то!.. охотники! — И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими». Николай неожиданно подружился с Илагиным, которого недолюбливал. Совместная борьба, ведущая к общей цели, - мощное консолидирующее начало.

Петя и Пьер. Герои-двойники

В «Войне и мире» есть множество героев-тезок. Само собой, одинаковые имена князя Василия и Васьки Денисова можно списать на совпадение, но вот имена Наташи и старой княгини Ростовой, Николая Андреевича Болконского и Николая Ростова свидетельствуют о типологическом сходстве героев.

В случае с Наташей это подчеркивает глубокую родственную преемственность и укорененность типа персонажа. Николай Ростов, как и старый князь Болконский, отличается резкостью и жесткостью, но эти качества, подкрепленные душевной ростовской природой, из недостатков превращаются в достоинство.

Более всего меня заинтересовало и озадачило сопоставление Пьера и Пети Ростова. Начнем с того, что многие детали в описании Пети и Пьера совпадают. И тот и другой герой отличается мягкостью характера, незлобивостью и эмпатией. Душевная тонкость Пети усилена по сравнению с Пьером: Петя был «музыкальнее Наташи», Пьер же, напротив, «Безухов».

Да, герои, наделенные говорящей фамилией, очень похожи, но почему-то Петя погибает. Причем в романе подчеркивается, что он заранее обречен и смерть не случайность. В эпизоде возвращения с охоты, одной из самых гармоничных и прекрасных сцен, в которой чувствуется настоящее счастье, Петя не участвует, ничего не видит и не подает признаков жизни: «Петю снесли и положили, как мертвое тело, в линейку». В другой момент, когда Ростовы приезжают ряжеными к Мелюковым, Петю «обносят» пастилой. Очевидно, чаша земного счастья ему не предназначена.

Я думаю, причина тому – попытки проявлять воинственность. «Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы». Накануне сражения Петя поцелует Долохова и Денисова – успешных воителей, страстно захочет им подражать. Чем себя и погубит, ибо победительная сила Пети – Пьера – Кутузова – именно нежелание убить, а не путь насилия, на котором они оказываются гораздо слабее прочих.

Кроме того, кровь Пети, наивного и доброго мальчика, это жертва, принесенная народной войне. Чтобы победить в любом противостоянии, нужно убить в себе такого неоперившегося мальчика, для которого война – забава. Его имя (Петр-камень) метафорически можно толковать как камень-основание для жертвенника.

 

Фольклорные образы в «Обломове»

Во сне Обломова в последней главе романа Агафья Пшеницына и мать героя, сливаясь в один образ, ассоциируются с Милитрисой Кирбитьевной из «Сказке о Бове-царевиче», рассказанной маленькому Илье в детстве: «И видится ему большая темная, освещенная сальной свечкой гостиная в родительском доме, сидящая за круглым столом покойная мать и ее гости: они шьют молча; отец ходит молча. Настоящее и прошлое слились и перемешались. Грезится ему, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре…Слышит он рассказы снов, жмется к няне, прислушивается к ее старческому, дребезжащему голосу: «Милитриса Кирбитьевна!» — говорит она, указывая ему на образ хозяйки». Указание на связь героинь с этим фольклорным образом озадачивало многих исследователей «Обломова» и это неудивительно, ведь в «Сказке…» Милитриса предстает коварной женщиной, убившей мужа и сживающей со света сына, кровавым фантомом в лучших традициях Шекспира /Гомера. И как можно сравнить мягкую, преданную, жертвенную Агафью Пшеницыну или трепетно любящую сына мать Обломова с этим чудовищем???

Оказалось, что можно, и вот почему: мать героя сделала все, чтобы невольно убить в сыне волю ужасающей гиперопекой, поэтому является косвенным виновником его главных жизненных неудач. Агафья Пшеницына, тоже непроизвольно поставила перед героем самый страшный и непобедимый для него соблазн: комфорт и беззаботную жизнь, что окончательно парализовало в Илье Ильиче остатки силы характера и обрекло на неподвижное медленное угасание. Мы можем вспомнить, что постепенное отдаление от Ольги, т.е. от зачатков жизненной активности произошло именно после того, как герой нанял злополучную  квартиру на Выборгской стороне.

Агафья Пшеницына последовательно реализовывала обломовский идеал абсолютного спокойствия, который, в сущности, равен небытию и вечному упокоению, т.е. смерти. В образе героини присутствуют черты, роднящие ее с гоголевской Коробочкой: ограниченность, потрясающая хозяйственность, вдовство. И ту и другую героиню окружают домашние птицы: курицы, петухи, с которыми они в какой-то мере ассоциируются. Правда, в отличие от Коробочки, Пшеницына наделена более плодородным началом, которое подчеркнуто наличием детей и говорящей фамилией. Обе женщины без злого умысла рушат жизненные планы героев (Чичикова и Обломова).

«Обломов» в своей структуре, как и многие классические произведения, повторяют схему волшебной сказки. Герой должен пройти череду испытаний, чтобы оказаться достойным соединиться с прекрасной девушкой. На этом поприще его подстерегают враги и откровенные недоброжелатели (Тарантьев, Мухояров), но есть и волшебные друзья и помощники, которых герой обрел благодаря добрым и светлым сторонам своего характера (Штольц). Подобная категориальность осложняется наличием таких персонажей, как Агафья Пшеницына, родители Обломова, которые, желая блага, причиняют вред. Но волшебную сказку роман напоминает лишь в своей основе. Традиционный сюжет к концу ломается, ведь Обломов не выдерживает испытания.

Проанализировав некоторые интертекстуальные элементы, можно прийти к выводу, что Агафью Пшеницыну, несмотря на кажущуюся невинность и безобидность, нельзя считать абсолютно «безоблачным персонажем».

Роль Захара

Захара можно считать двойником Обломова на народном уровне. Слуга разделяет главный порок и проклятие своего барина, который в конце концов обрекает его на жизненный крах. Рассмотрим подробнее, в чем заключается роль очередной жертвы обломовщины.

Во-первых, образ Захара призван подчеркнуть, что лень и абсолютная беспомощность – это не только барская проблема, искореняемая уничтожением социального слоя иждивенцев, но и общерусская черта. Такое умозаключение подтверждает и упоминание фольклорных сказок, в которых словно выражена национальная мечта «полежать на печи, походить в готовом, незаработанном платье и поесть на счет доброй волшебницы». Такому мировосприятию противопоставлен деловой прагматизм немца – Штольца, который «жил по бюджету, стараясь тратить каждый день, как каждый рубль, с ежеминутным, никогда не дремлющим контролем издержанного времени, труда, сил души и сердца».

В отношениях Захара и Обломова можно усмотреть объяснение этим национальным чертам. Крепостные люди в «Обломове» часто являются отражениями собственных господ. Барин, со своим сладким идеалом «ничегонеделанья», возбуждает в людях, принужденных трудиться, зависть и желание подражать, т.е. мечту о ленивом сибаритстве.

Во-вторых, во многом схожа жизнь Захара и Обломова после женитьбы. Илья Ильич «целые дни, лежа у себя на диване, любовался, как обнаженные локти двигались взад и вперед», слуга «блаженствовал с месяц: в комнатах чисто, барин не ворчит, «жалких слов» не говорит, и он, Захар, ничего не делает». Избранницы того и другого, Анисья и Агафья Пшеницына, очень похожи, что подчеркивается близкими по значению именами, которыми наделены героини (Анисья – «благотворная», Агафья – «хороший, добротный»), а также тесная дружба, между ними возникшая. Получается, что Обломов, имеющий потребность в возвышенной и возвышающей любви, в конце концов оказывается на одной ступени с Захаром, у которого гораздо более ограниченные душевные потребности. Одинаковая участь героев в очередной раз подчеркивает, что Обломов был достоин большего, чем достиг.

В-третьих, униженное и беспомощное положение, в котором Захар оказался после смерти жены («бывало, когда Анисья была жива, так я не шатался, был кусок и хлеба, а как она померла в холеру - житья не стало! Попреков сколько перенес»), позволяет понять, что проблемы людей, подобных Илье Ильичу, не решится, если просто убрать «нянек», бесконечно тянущих их из трясины, и предоставить их самим себе. Отравленные ядом «обломовщины», они, скорее всего, не справятся с жизнью.

Наконец, одна из самых важных ролей Захара, Анисьи и Агафьи Пшеницыной – доказать, что, несмотря на кажущееся фиаско, которое потерпел в жизни главный герой, он все-таки нужен этому миру, т.к. составляет счастье своих ближних. О значимости Ильи Ильича для семьи свидетельствует разрушение семейной идиллии, которая становится невозможной после смерти Обломова. Даже попрощавшись с Ильей Ильичом навсегда, Агафья Пшеницына и Захар сохраняют с ним ментальную связь, поэтому отказываются уезжать от места упокоения героя: «Ехать-то неохота отсюда, от могилки-то!».

Преданность домашних Обломова его памяти и отказ продолжать счастливую жизнь без него позволяет выявить в романе Гончарова закономерность, описанную Виктором Пелевиным в «Чапаеве и Пустоте»: существует 2 типа мировоззрения, в зависимости от отношения к прошлому и будущему.

При первом типе мировоззрения золотым веком человечества считается происходившее в прошлом, а всякое движение вперед расценивается как отдаление от этого идеала и деградация. Такой философии следуют консервативные традиционные восточные общества.

Второй тип мировоззрения предполагает, что бытие есть «движение от менее совершенного к более совершенному», идеал жизни достижим и находится в будущем. На этих идеях базируется западноевропейская философская мысль.

Обломов и его домочадцы относятся к первому типу. Не случайно главный герой все время стремился воплотить во взрослой жизни потерянный рай детства. Привязанность Агафьи и Захара к могиле Ильи Ильича – также проявление этого культурного феномена. Штольц, с его непрерывной деятельностью и обращенностью в будущее, воплощает западноевропейскую схему жизни.

Найденное противопоставление позволяет прийти к немаловажным выводам. Роман Гончарова подтверждает мысль Пелевина о том, что для русской жизни более естественно восточное мировоззрение. Это же осложняет и углубляет понимание проблемы «обломовщины», которая с пониманием названной закономерности становится детерминирована не только особенностями воспитания (гиперопекой) или национальным характером (русской ленью), но и соотнесенностью с явлениями общемирового масштаба.

Раковый корпус. «На всех стихиях человек тиран, предатель или узник»

 

«Раковый корпус» - произведение невероятной силы, обеспечивающее полное погружение в реальность книги. Воздействие «Ракового корпуса» сопоставимо по проникающей способности с рентгеновским излучением, так часто описываемом в самом романе. На протяжении 600 страниц существовать среди людей, которые балансируют на грани жизни и смерти и находятся в поиске последних истин, а потом испытывать вместе с героем катарсис освобождения из этой реальности – то, что оставляет ощущение настоящего счастья: «Это было утро творения! Мир сотворялся снова для одного того, чтобы вернуться Олегу: иди! живи! И только зеркальная чистая луна была — не молодая, не та, что светит влюблённым. И лицом разойдясь от счастья, улыбаясь никому — небу и деревьям, в той ранневесенней, раннеутренней радости, которая вливается и в стариков и в больных, Олег пошёл по знакомым аллеям»

Раковый корпус, в моем представлении – метафора жизни. Здесь собрано множество человеческих типов. Над всеми нависла смерть: и над деятелями со связями, как Русанов, и заключенными, как Костоглотов, и над живущими благополучно, и над людьми с изломанной судьбой, и над совсем юными существами, и даже над врачами, легко переходящими в разряд беспомощных пациентов, как Людмила Донцова. Я бы провела параллель между романом Солженицына и набоковским «Приглашением на казнь», где точно так же герою вынесен смертный приговор, а когда он будет исполнен и есть ли надежда на избавление – тайна, скрытая от человеческого разума. Такой же, казалось бы, несправедливый и жестокий парадокс – основа человеческой жизни. Мы все приговорены к казни. Неизвестен лишь срок.

Взглянув на жизнь глазами героя «Ракового корпуса», задаешься главным вопросом романа: стоило ли то бесчисленное количество предательств, в которых пятнают себя люди, того, чтобы получить мизерную отсрочку от приговора:

"Слушай, гражданин начальник, – попросил тогда военный тихо. – Эти последние сантиметры ты нам прости. Нам их не взять. Курсак пустой, сил нет. И погода – видишь…"

"А я за вас на скамью, да? Ещё чего придумали! Есть проект. И чтоб откосы ровные были, а не желобком дно".

Пока Поддуев разогнулся, выбрал наверх рейку и вытянул ноги из глины, они все трое задрали к нему лица – одно чернобородое, другое как у загнанной борзой, третье в пушке, никогда не бритое, и падал снег на их лица как неживые, а они смотрели на него вверх. И малой разорвал губы, сказал:

"Ничего. И ты будешь умирать, десятник!"

Зачем бояться власти, предавать свою душу? «Раковый корпус», настоящий полифонический роман, не дает однозначного ответа. С одной стороны, в Раковом корпусе начинаешь ценить каждую минуту своей жизни. Непреодолимо тянет на свободу, к семье.

Наблюдая, как люди погружаются в темное болото небытия, как отчаянно цепляются за последнее, что их с жизнью связывает, снисходишь до последних истин: как дорого стоит каждая минута пребывания на земле. На пороге смерти за такую минуту хочется отдать весь мир. Становится понятно, почему во время репрессий люди шли на любые компромиссы со своей совестью, только бы уцелеть.

Подобно Булгакову в «Мастере и Маргарите», автор «Ракового корпуса» отвечает на вопрос: злы ли люди, мучавшие себе подобных, по природе своей или нет. И приходит к похожим выводам: нет, не злы, но слабы и несознательны. Никто из героев, находящихся в «Раковом корпусе», не жесток и не желает смерти своему ближнему. Русанов и Ахмаджан, запрограммированные властью, видят в своих жертвах абстрактных врагов, а не страдающих людей и даже не понимают, что им приходдится переживать:

«Ещё из коридора он услышал громкий рассказ взбудораженного Ахмаджана:

– Кормят их, гад буду, лучше, чем солдат! Ну – не хуже! Пайка – кило двести. А работать – не работают! Только до зоны их доведём, сейчас разбегут, прятают и спят целый день!

– И – ничего не строят? – тихо спросил Костоглотов. – Так-таки ничего в зоне и не возвышается?

– Ну, строят, – сбился немного Ахмаджан. – Ну – плохо строят.

– А вы бы – помогли… – ещё тише, будто силы теряя, сказал Костоглотов.

– Наше дело – винтовка, ихнее дело – лопата! – бодро ответил Ахмаджан.

Олег смотрел на лицо своего товарища по палате, словно видя его первый раз, или нет, много лет его видев в воротнике тулупа и с автоматом. Не развитый выше игры в домино, он был искренен, Ахмаджан, прямодушен».

В условиях постоянной опасности каждый стремится к самосохранению. Вот и Русанов свил свое уютное гнездо на крови и слезах: «С Родичевым они были когда-то друзья, в одной комсомольской ячейке, эту квартиру получали вместе от фабрики. Сперва начали не ладить жёны, потом и сами они, Родичев часто разговаривал с Русановым в оскорбительном тоне, да и вообще держался слишком безответственно, противопоставлял себя коллективу. Бок о бок с ним жить стало невыносимо и тесно. И дал на него Павел Николаевич такой материал: что в частном разговоре с ним Родичев одобрительно высказывался о деятельности разгромленной Промпартии и намеревался у себя на заводе сколотить группу вредителей. (Прямо так он не говорил, но по своему поведению мог говорить и мог намереваться.)»

Русанов не в состоянии осознать, что он палач и преступник, а напротив, считает себя образцом благочестия. Но человек с совестью – Шулубин – беспощадно казнит себя даже просто за невмешательство: «…Вы хоть врали меньше, понимаете? вы хоть гнулись меньше, цените! Вас казнили – а нас заставляли стоя хлопать оглашённым приговорам. Да не хлопать, а – требовать расстрела, требовать! Помните, как в газетах писали: "как один человек всколыхнулся весь советский народ, узнав о безпримерно подлых злодеяниях"… Вот это "как один человек" вы знаете чего стоит? А – кому не хочется жить?.. Кто на защиту вашу стал? Если такой воздерживается, не против, что вы! воздерживается, когда голосуют расстрел Промпартии, – "пусть объяснит! – кричат, – пусть объяснит!" Встаёт с пересохшим горлом: "Я думаю, на двенадцатом году революции можно найти другие средства пресечения…" Ах, негодяй! Пособник! Агент!.. И на другое утро – повесточка в ГПУ. И – на всю жизнь.

Народ умён – да жить хочет. У больших народов такой закон: всё пережить и остаться! И когда о каждом из нас история спросит над могилой – кто ж он был? – останется выбор по Пушкину:

В наш гнусный век…
На всех стихиях человек -
Тиран, предатель или узник.

Олег вздрогнул. Он не знал этих строк, но была в них та прорезающая несомненность, когда и автор, и истина выступают во плоти.»

Можно жить в ссылке, на каторге, на войне, можно даже умереть и сохранить свою душу и чувство собственного достоинства, но ощущение собственной вины и преступности, как жестокая опухоль, разъедает изнутри. Шулубина, «предателя», жалко больше, чем узника – Костоглотова.

Костоглотов, без вины пострадавший, в некоторых эпизодах приобретает черты мученика. Например, он образно исцеляет бесноватого:

Седой старичок-кондуктор кричал, чтобы стали вдоль вагона, чтоб не лезли, что всем место будет. Хвост позади Олега рос. Первым таким лез какой-то бесноватый кривляка, которого незнающий человек принял бы за психопата, и пусть себе идёт без очереди, но Олег за этим психопатом сразу узнал полуцвета с этой обычной для них манерой пугать.

– Да пусть идёт! Больной человек!

Тогда Олег сорвался с места, в несколько больших шагов дошёл до бесноватого и в самое ухо, не щадя перепонки, заорал ему:

– Э-э-эй! Я тоже – оттуда!

Бесноватый откинулся, ухо потёр:

– Откуда?

– Где девяносто девять плачут, один смеётся.

Очередь не поняла, чем излечен был бесноватый, но видели, как он остыл, моргнул и сказал длинному в шинели:

– Да я ничего не говорю, я не против, садись хоть ты.

После испытаний перед ним забрезжил луч надежды на счастье. Ведь никакие мучения не бывают бесконечными.

Сравнивая примеры Русанова, Шулубина, Костоглотова, решение дилеммы «тиран / предатель / узник» кажется очевидным в пользу последнего исхода. Тем более, подняв свой голос на защиту угнетенного, человек ничем ему не поможет, зато подставит под удар себя, положит свою жизнь на алтарь справедливости, никаких улучшений не добившись.

Это заключение не обесценивает гражданского подвига, а лишь подчеркивает, что человек его, в сущности, совершает ДЛЯ СЕБЯ, а не для других, чтобы самому не быть причастным к преступлению.

Можно бесконечно представлять тезисы и антитезисы в пользу несения креста или конформизма. Эту дилемму в романе воплощают две любовные линии. Главный герой, Костоглотов, питает симпатию одновременно к медсестре Зое и к доктору Вере Гангарт. Женщины имеют противоположные жизненные позиции. Зоя (греч. «жизнь») олицетворяет плотское, животворящее начало. Вера Гангарт – духовность.

Между стремлением прожить счастливо и спасти душу выбирает каждый герой.

 

 

«Время ночь». «Будешь любить — будут терзать. Не будешь любить — так и так покинут»

Петрушевская - писатель звериной силы. Ребята, бить будут долго и больно. © Дмитрий Быков

 

Я открыла для себя Петрушевскую как женскую реинкарнацию Варлама Шаламова. Шаламов – писатель с самой изуродованной судьбой, которая когда-либо доставалась жрецу пера в России. 28 лет лагерей в жесточайших условиях ледяной Колымы, где люди медленно превращались в зверей или умирали, предательство близких, крушение всех надежд, одиночество и духовный вакуум. «Колымские рассказы» Шаламова отражают его крестный путь и впитывают едкое, самоуничтожающее неверие в человека. В каждом рассказе берется нравственная ценность и демонстрируется, что ни одна из них не существует в условиях Ада.

Петрушевская, с иным личным опытом, рисует похожий мир, находящийся в бытовых условиях, более близкий, поэтому более пугающий: реальность, замкнутая в духовном вакууме, где одни существа занимаются самоудовлетворением, другие – выживанием, реальность, где начинаешь задыхаться, ибо нет ничего выше этих тесных схем жизни. Те герои, кто еще ищет что-то душевное или пытается делиться теплотой, обречены. Они притягивают хищников, которые словно сбегаются на запах горячей крови, хлещущей из раны.

Жестокую правду, которую рисуют Петрушевская и Шаламов, не хочется принимать за абсолютную истину. Но вместе с тем писателям нельзя не верить. В героях нет ничего неестественного: их с легкостью можно вообразить, как будто они списаны с натуры. С ужасом приходится признать: да, так бывает…

В романе «Время ночь» изображена разновидность жизни «на дне». Анна Андриановна – поэт-неудачница, существующая на грани полной нищеты. Сын-уголовник, распутная дочь, одного за другим сваливающая детей на шею Анны Андриановны, психически больная мать. Анна Андриановна искренне любит своих детей и внуков: «Как я любила свою дочь, ее худенькую спину, ее розовые грязноватые пяточки в разношенных шлепках, ее спину, ибо лица своего она мне не показывала. Я бы ее всю вымыла, накормила, она бы у меня в чистых простынках, на пуховых бы подушечках под атласным одеялом (я его пока что убрала) лежала бы все последние дни перед родами». Те же отвечают на проявления заботы тоннами презрения: «Для Алены все мои слова и выражения, я чувствую, отвратительны, вызывают у нее столбняк и взрыв ненависти». Главный вопрос, который задает книга: почему, несмотря на любовь и жертвенность Анны Андриановны, между ней и детьми такие отношения?

Самое очевидное – всю ответственность перенести на детей. Выросли, значит, бесчувственными эгоистами и моральными уродами, не умеют ценить заботу…

А кто в этом виноват? Почему не только оба ребенка, но даже маленький внук поэтессы проявляют эти качества, причем исключительно по отношению к Анне Андриановне?

Внук Тимоша «кинулся первым и долго стоял, прижавши трубку к голове двумя ручками, Опять звонок. Борьба. Я выхватываю трубку, он взревел и стукнул меня ножкой по голени. Какая боль…

— Ты дура?
   — О, я дура, мой ангел, я идиотка. Я тебя люблю.»

«Андрюша меня ограбил серьезно, это не то как раньше, когда он бушевал на лестнице и на прощанье поджег спичками мой почтовый ящик, а требовал он от меня ни много ни мало как четвертную и называл при этом страшными словами и методически бил ногой в дверь, а мы с малышом, я зажимала ему ушки, сидели на кухне».

Говоря современным языком, у главной героини нет того, что называется «здоровая агрессия». Она никогда не дает понять, что жесты презрения ее ранят, в ее речи незаметно ни тени обиды на несправедливость:

 — Пусть подлец идет работать, едет куда-то в тайгу, я не знаю. Где его папа вкалывал. Она без слез:
   — Этого не будет. Он мой муж. Все. А ты пиши свои графоманские стихи!
   — Графоманские, да. Какие есть. Но этим я кормлю вас! — ответила я без обиды.

Не чувствуя никакого сопротивления, дети теряют последнюю грань допустимого. Они осознают, что стали полными «аутсайдерами» именно потому, что мать не могла остановить их падение. Дети мстят ей за свою неудавшуюся жизнь.

И ведь Анна Андриановна действительно виновата перед теми, кого воспитала. Можно провести параллель между ней и пушкинским станционным смотрителем. Тот тоже способствовал падению своей дочери, но не намеренно, а по попустительству и бесхарактерности: «Вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении... «Чего же ты боишься? — сказал ей отец, — ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». 
Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом».

Почему Анна Андриановна продолжает терпеть скотское отношение? Может, она преисполняется чувством долга? В таком случае ее можно было бы только пожалеть…

Но есть один поступок Анны Андриановны, противоречащий всем представлениям о долге. Она отправляет свою мать умирать в интернат для психохроников:

«Дома дети, Алена, я ей нужна, куда в этот детский очаг пропахшие мочой одежды, наша старость. Вообразить рядом запахи мыльца, флоксов, глаженых пеленок, зачем я все эти сутки пугала мою бедную Алену, мне самой-то надо уйти. Мама лежала на белой подушке в слишком большой шапке горшком, с провалившимся ртом и малюсенькими щелочками глаз. Глаза были мокрые, как и все лицо».

То, что заставляет Анну Андриановну служить своим детям – никак не чувство долга, которое она запросто перешагнула. А что же?

Мне придется признать ужасную вещь – Анне Андриановне НРАВИТСЯ именно такое отношение. Она не делает ничего, чтобы что-то изменить в жизни, с каким-то наслаждением подчеркивает унижения, которым подвергается. В потребности быть жертвой есть что-то мазохистское. Нечто подобное мы можем видеть в творчестве Цветаевой: каждым последующим стихотворением она демонстрирует: вот, я сделала еще один шаг к самоуничтожению.

Анна Андриановна сделала все, чтобы в конце концов остаться в руинах и умереть. Для нее в этом счастье и цель. Не случайно  иносказательное признание Анны Андриановны в том, что тьма и дно для нее желанны, вынесены в заглавие романа: «Теперь я проснулась среди ночи, мое время, ночь, свидание со звездами и с Богом, время разговора, все записываю».

В таком случае, кто здесь жертва и кто виновник…

«Поединок». Книга обо мне.

 Открывая книгу Куприна, я морально готовилась к бесконечным рассказам о военных буднях – что-то наподобие «Войны и мира» без мирных сцен. Единственная причина, по которой я все-таки взялась за чтение, - желание по-другому взглянуть на дела, связанные с управлением широкими народными массами. «Война и мир» заставляет поверить, что все это – бессмысленное и отвратительное занятие, на исход которого никак нельзя повлиять человеческими усилиями. В «Поединке» краски сгущаются еще сильнее, армия – чудовищный зверь, который разлагается на глазах, омертвляет лучших людей, питает аспидов…

Но к концу книги состояние армии совершенно перестало меня интересовать. Чего никак нельзя было ожидать, «Поединок» я читала как рассказ о себе, как пророчество, предупреждение. Впервые я обнаружила своего полного психического двойника, в котором я узнавала больше и больше собственных черт и, разглядев себя полностью, ужаснулась страшному исходу.

Мой двойник – Юрий Алексеевич Ромашов. Мне особенно близки его застенчивость и чувствительность, доводящая до бессилия, безотказность, граничащая со слабоволием, потребность в приукрашивании себя и реальности, происходящая от чувства неудовлетворенности собой настоящим, любовь к благородны поступкам. Видимо, мечта о подвиге – то, что заставило его стать частью жестокой системы. Главный вопрос, который я задавала роману: почему столь прекрасный и родной мне герой погибает?

Наиболее очевидный ответ – его убивает система. Действительно, в обществе военных он человек с самой тонкой душевной организацией, которая более всего возмущается сценами жестокости: . Изначально было понятно, что в такой реальности мой герой, с его идеализмом и трепетностью, существовать не может.

С другой стороны, Ромашов почти переломил систему. Он смог внести каплю человеческого, 

вытаскивая Хлебникова из забитого состояния, чем сделал свое пребывание 

не бессмысленным: 

«Бесконечная  скорбь,  ужас,  непонимание  и  глубокая,  виноватая  жалость 

переполнили сердце офицера и  до  боли  сжали  и  стеснили  его.  И,  тихо склоняясь к 

стриженой, колючей, грязной голове, он прошептал чуть слышно:

   - Брат мой!

   Хлебников схватил руку офицера, и Ромашов почувствовал на ней вместе  с теплыми 

каплями слез холодное и липкое прикосновение чужих губ. Но  он  не отнимал своей руки 

и говорил простые, трогательные, успокоительные  слова, какие говорит взрослый 

обиженному ребенку».

. И под выстрел Ромашова поставила не система – он был готов оставить полк, чтобы не допустить душегубства.

Его убила женщина, Шурочка, хладнокровно завлекавшая людей в свои сети, чтобы выпить их 

жизненный сок, подобно самке паука. 

Именно она отправила влюбленного Ромашова на смерть: «Положим, ты отказался. 

Честь мужа реабилитирована.  Но,  пойми,  в  дуэли, окончившейся примирением, 

всегда остается что-то сомнительное, что-то возбуждающее  недоумение и разочарование... 

Вы непременно должны завтра стреляться».

Дмитрий Быков в своей лекции про «Поединок» высказывается: «важный урок заключается в том, чтобы, когда вам встретилась в жизни такая Шурочка, нужно поступить с ней, как литератор Куприн: насладиться ей, описать ее и быстро дать деру, потому что иначе вы превратитесь в ступеньку на ее пути к счастью и богатству».

Но весь ужас «Поединка» в том, что бежать некуда. Ромашов мог оставить службу, порвать с офицерским обществом, чтобы не видеть грязи…Невозможно убежать от Шурочки, которая может встретиться в любом обществе, поставить человека с открытым сердцем к себе в зависимость и уничтожить. Она сама всеми силами стремится уехать, чтобы сменить круг общения. Верится, что ей это удастся. Единственной из романа.

Притягательность Шурочки – ее жизнеспособность, умение идти напролом и добиваться цели. Несмотря на то что она «хищница», апофеоз бессмысленной жестокости, царящей в полку, от нее исходит мощная жизненная энергетика, которая притягивает Ромашова и Назанского, более нежных душевно и потому более слабых.

Итак, бегство не выход из сложившейся ситуации. Какие же еще пути взаимодействия с реальностью открываются в пространстве «Поединка»?

1)    Эскапизм, попытки заслониться от реальности, не выходя за ее пределы. Пьянство, карты и распутство у солдат, возвышенные, приукрашивающие ситуацию мечты Ромашова, тяга полковника Брема к животным и забота о зверинце – все способы эскапизма. Эскапизм обесценивает жизнь, заставляет замещать грандиозные цели мелкими и, на мой взгляд, недостойный способ проживания. «Строить воздушные замки» - крайняя мера, к которой возможно прибегнуть лишь в том случае, когда реальность полностью безнадежна.

2)     Сражение. Этот путь выбирают Шурочка, Бек-Агамалов, Осадчий – люди, сами живущие по звериному закону, порождающие жестокую реальность. Осадчий и Бек-Агамалов во многом похожи на Шурочку, разве что менее расчетливы и не имеют никакой цели. Слова Осадчего: «Все выродилось на свете. И все это оттого, что миновало время настоящей, свирепой, беспощадной войны. Осадчий грозно зарычал и наклонил вниз голову, точно бык, готовый нанести удар. – В средние века дрались – это я понимаю. Ночной штурм. Весь город в огне. «На три дня отдаю город солдатам на разграбление!» Ворвались. Кровь и огонь. Кровь и вино на улицах. О, как были веселы эти пиры на развалинах! Женщин – плачущих – тащили за волосы. Жалости не было. Они были сладкой добычей храбрецов!»..Казалось бы, как с такими зверьми могут соревноваться Ромашов и подобные ему? Для этого самому необходимо стать зверем. Но на самом деле Ромашов, когда находит в себе внутреннюю мощь противостоять жестокости, всегда выходит победителем, не изменяя при этом самому себе. В одном фрагменте, например, он только душевными словами, в другом – непоколебимой решимостью, заставил жестокого человека опустить руку. О победительности Ромашова, когда он вступает в поединок, свидетельствует его говорящее имя «Георгий» - «победоносец». Он всегда прекрасен в момент силы, а слабоволие и податливость для него пагубны. Именно сознательная уступка Шурочке и неспособность сопротивляться – путь к самоуничтожению.

Конечно, борьба – это не всегда красиво. Например, чтобы поставить на место Раису Петерсон, нужно заговорить на ее языке грязных манипуляций и угроз. Да, это низко, противно, но все же.

3)    Смерть. Если душа человека не позволяет ему опускаться в грязь, чтобы сражаться с насекомыми, там обитающими, то единственная возможность сохранить хотя бы свою душу – позволить физически себя уничтожить.

Ромашов питал свои душевные силы Шурочкой. Не мог он одним движением вырвать из сердца коварного клеща, ставшего святыней, не было у него иного источника сил.

В утешение себе скажу, что у меня источник сил есть. Это твердая (пока что) установка на то, чтобы помогать «Хлебниковым» по примеру Ромашова, тем самым создавая островки человечности в необъятном болоте. Моему любимому герою, чтобы переключиться на эту цель, не хватило чуть-чуть…

Вкратце сформулировать то, что я извлекла из «Поединка» можно в таких словах:

1)    С волками жить – по-вочьи выть

2)    Будь осторожна, предоставляя кому-либо власть над собой

Нелюбовь. Кто виноват и что делать.

 "Нелюбовь" - фильм Андрея Звягинцева, лауреат премии Каннского кинофестиваля 2012 года. Лаконичное название описывает суть всех межличностных и межгрупповых связей между героями кинокартины. Фильм переполняет атмосфера тотальной нелюбви: муж и жена, которые сами не получали ни капли теплоты в детстве, ненавидят друг друга, равнодушно-презрительно относятся к ребенку, чей мир рушится у них на глазах. Фон происходящего - новостные сообщения об ухудшении межгосударственных отношений, о внешнеполитических проблемах, полностью вписывается в концепцию всемирной НЕЛЮБВИ. Родители ребенка сами являются жертвами этого кошмара, неспособными прервать порочную цепочку холодных и отстраненных родительско-детских отношений, поэтому не представляется возможным обвинить в инциденте только их.

Происходящее в фильме помещено в "знакомые всем реалии" - окрестности столицы, обустроенная квартира материально обеспеченной семьи. Ничто материальное не приносит счастья, если отсутствует главное - любовь. Рядом с нашей благополучной жизнью, протекающей в блаженном счастливом сне, может совершаться трагедия, жизненный крах. Мысль очевидная, но требует осознания. 

Возникает вопрос, как помочь всем этим несчастным людям. Может быть, вовремя сказанное теплое слово, как луч солнца, проглянувший среди унылой весенней слякоти, спасло бы Алешу. Парадоксально, но царство "нелюбви" ,мрачное и темное, порождает потребность противопоставить ему "всечеловеческое" чувство любви. "Фильм призывает внимательнее посмотреть на самих себя и на связи со своими близкими. Что это как не призыв к любви?" - говорит сам Звягинцев.