Я уверен, что врата
ада не одолеть, но каждый из нас должен бороться за добро, как это ни звучит
пышно и высокопарно, и считаю, что зло существует как рак в мире – если оно
пожрет до конца организм, то умирает вместе с добром зло.
И. Глазунов
Как замечает Ричард Харрис, автор книги «The image of Christ in modern art», интерес к евангельским
сюжетам в творчестве современных художников сильнее, чем в любую другую эпоху,
следующую после викторианской эры. Со времен Второй мировой войны религиозные
сюжеты возвращают значимость, потерянную в период декаданса. В книге Харриса проанализированы
работы европейских художников 20 и 21 веков (Макса Бекмана, Эмиля Нольде, Жоржа
Руо), но меня ни одна из них не затронула. Слишком агрессивная цветовая палитра,
совершенное несовпадение ассоциаций… Я решила посмотреть на русских живописцев.
И практически сразу погрузилась в картины Ильи Глазунова. Меня еще в школьных учебниках
гипнотизировали его иллюстрации к Достоевскому и «Слову о полку Игореве», евангельские
же сюжеты вызвали почти восторг.
У Глазунова есть небольшой цикл картин - традиционно
изображаемые эпизоды из жизни Христа: «Голгофа», «Христос в Гефсиманском саду»,
«Христос и Антихрист», «Изгнание из рая», «Поцелуй Иуды». Все они пронизаны
одним ощущением, которое можно было бы выразить в словах «Иисус и космос». В живописи
Глазунова запечатлено взаимодействие Христа со Вселенной, которое достигается
за счет слияния пространственно-временных пластов. На некоторых картинах
объединены начало и конец мира как продолжение одной истории, собраны персонажи
Ветхого и Нового завета («Изгнание из рая»). В других картинах цвет неба и
звезд отражается в глазах и на лице Христа, они как будто взаимно проникают
друг в друга, что тоже оставляет ощущение некой «слиянности» мира («Христос в
Гефсиманском саду», «Поцелуй Иуды»).
Мировоззрение Глазунова отчетливо дихотомично, у него всегда
есть две стороны, черная и белая, четкая градация святости или порока. И связано
это разделение с абсолютно традиционным восприятием добра и зла. Особенно показательна
в этом смысле известная картина «Вечная Россия», в которой расставлена четкая иерархия
ценностей в мире Глазунова, причем выражена она с какой-то открытой наивностью:
ближе всего к фигуре Христа находятся наиболее значимые и дорогие художнику персонажи
истории. Практически в самом сердце картины находится Достоевский, чьи романы
Глазунов неоднократно иллюстрировал.
Для Глазунова традиционная русская культура – единственное, что
спасает от бездуховного мира. На другой картине – «Блудный сын» - за Христом стоят
ряды русских классиков и просветителей как образцы святости, противопоставленные
современному «свинскому» обществу. Интересно, что рядом с просветителями и
ближе всех к Христу - Снегурочка в кокошнике. Видимо, художник до такой степени
высоко оценил жертву во имя любви Снегурочки в частности и русской женщины
вообще. Тем знаменательнее эволюция, а точнее, деградация образа Снегурочки на
картине «Рынок демократии», написанной на 10 лет позже.
Многие произведения Глазунова чудовищно перенаселенные: это копии
тысяч портретов, поставленных, как на иконах, в ряд без особой композиционной связи.
Чаще всего критики склонны считать это недостатком, мне же сразу приходит
аналогия с новозаветным сюжетом - изображением страшного суда - когда со всех
тысячелетий собраны люди и настолько же строго разделены по качеству своих
деяний, как это попытался сделать Глазунов.
Из всего цикла, связанного с историей Христа, меня больше
всего заинтересовала картина «Поцелуй Иуды». В первую очередь, из-за
интертекстаульного материала. Христос совершенно отчетливо ассоциируется с
русским богатырем. Черты лица Иуды точно повторяются в образе другого
живописного персонажа Глазунова – Великого инквизитора из иллюстрации к роману «Братья
Карамазовы».
Такая параллель, вероятно, не случайна: функция обоих в
евангельской истории и в поэме Ивана Карамазова одна и та же: отправить Христа
на смерть. Если внимательнее присмотреться к тому, как выглядят в интерпретации
художника Иуда и Инквизитор, можно заметить общую манеру прописывать их лица. Черты
предателей словно размыты, напоминают восковые изваяния, которые начинают
плавиться от соприкосновения с источником света. В этих лицах нет ничего
страшного, их обладатели не жестоки, сами преисполнены сокровенного ужаса,
отраженного в их глазах. Они вызывают только презрение и жалость. В картинах
Глазунова вообще злодеи бывают двух типов: тираны, сверхлюди, с сухими и острыми
чертами лица, и такие вот запутавшиеся предатели с восковыми лицами, причем одни
спокойно перевоплощаются в других (см. картины «Царь Борис») .
Не могу сказать, что в трактовке евангельских и других
исторических сюжетов у Глазунова есть какие-нибудь особенно новаторские идеи. Но
бесконечно огромные глаза глазуновских героев (интересно, фамилия как-то
повлияла на художественные решения живописца?) непреодолимо притягивают и
завораживают. Почему-то.
