Как только я впервые увидела заглавие «Пушкинский дом», наугад дала характеристику, о чем будет роман: о судьбе Пушкинского дома в 20 веке. Точнее, о том, как Пушкинский дом будет разрушен. Как в конце 20 века падет культура, идущая от Пушкина и называемая традиционной. «Филологическая проза» Битова в сюжетном плане оправдала это предчувствие (я имею в виду эпизод, в котором Лева Одоевцев устраивает погром в музее). Впрочем, эта сцена, как оказалось, несет несколько другой посыл. Но обо всем по порядку.
Сюжет «Пушкинского дома» можно описать как наблюдение за тем,
как литературная схема проникает в жизнь и как она модифицирует существующую
реальность в глазах своего носителя. Что происходит в судьбе людей, воспитанных
на литературном каноне и воспринимающих мир под его призмой? С теми, кто с
молоком матери впитал общие места вроде «каждому человеку должно быть «куда
прийти»», пророки „новой жизни“ — „милый Чехов“, „сложная фигура Горький“...
С теми, кто ждет повторения литературного сценария в своей жизни. «Начитанные
люди», во-первых, занимаются сочинением себя (см. детский образ Левы в «академической
ермолке»), своих чувств («Лева разбежался… Ему казалось что-то из
театра, что-то по системе Станиславского… Будто он — такой измученный, с
ввалившимися щеками, такой все вынесший и смолчавший, а они — двое таких все
переживших, никогда не просившие ни у кого помощи… И вот дядя Митя, никогда не
проявлявший чувств, потому что все несерьезно у всех, понял, что у Левы это
настоящее, протянул руку, мудрое слово, скупую мужскую… тьфу!»),
репутации («однажды возникла ситуация, когда Левина репутация заставляла его
поступить совершенно определенным и совершенно невыгодным, более того, ставящим
все под удар образом»).
Очевидно, что Лева Одоевцев как главный представитель
«начитанных» людей от и до вынужден был придумать себя. И не только себя. Он с
успехом сочинял образы других людей (Фаины, дяди Диккенса, деда) или оценивал
их поведения в пределах ожидаемой схемы: «Лева мечтал о внезапной дружбе с
дедом которая возникнет у них с первого взгляда, минуя отца, как бы над его
головой, как бы мост через поколение… и тогда получалось, что не просто внук
идет к деду, а специалист — к специалисту, ученик — к учителю, это тешило Леву.
Он, за мечтами, как бы совсем забыл, что идет видеть впервые своего родного
деда… Тут было, несколько изменившееся, но все то же представление о крепком
чае и академической камилавочке… Лева отработал
«гипотезу второго отца», оставалась еще «гипотеза деда». У сына родился отец. У
внука рождается дед». Герой «Пушкинского дома» видит на месте человека
все, что угодно: художественный образ, свой идеал, картину, все - кроме самого
человека.
Интересно, что Лева жизнь трактовал по литературной
традиции, а литературу в соответствии со своим жизненным опытом (В Левиной
статье про поэтов «Тютчев виноват он разве лишь в узнавании, в узнавании
Левой самого себя, в нелицеприятном противостоянии собственному опыту. Тютчев
виноват в том, что с Левой произошла Фаина, произошел дед, он виноват и в том,
что, как и Лева, опоздал с рождением и возникновением (каждый — в свое время),
и опоздавший Лева, обратившись сердцем к другой эпохе, не прощает Тютчеву его
„современное“ пребывание в ней, для Левы желанное и недоступное… Ах, если бы то
был Лева! то он бы обнял, то он бы прижал к сердцу Александра Сергеевича… но
хватит, он уже обнимал раз своего дедушку»). В увлеченности прошедшим и
любви к «консервированию» есть свое обаяние. «Милая старина» лежит разведанная
и безопасная, не «кусается», как современность, не вызывает чувства вины и
страха.
Постмодернизм отменяет те смыслы, которые стало традицией
видеть в жизни. Роман Андрея Битова постоянно раздваивается на версию и
вариант, обнажает литературные приемы, представляет аморфного, негероического
героя… Все это должно служить противоядием для образования литературного мифа, однозначной
и признанной «трактовки» вокруг «Пушкинского дома».
Взгляд на культуру вообще и литературу в частности как на
силы, пленяющие сознание, а не как на облагораживающие и возвышающие явления
редко можно встретить среди писателей. Мне вспоминается только Пушкин (как ни
странно), с героями его повестей Белкина, которые всю жизнь ожидают воплощения
сценария романа, притчи в собственной жизни, с книжным сознанием Татьяны
Лариной и т.д и другими героями ПУШКИНСКОГО ДОМА.
Да, романтизация реальности и отягощенность культурным
бэкграундом сильно модифицируют сознание. Но, с другой стороны, парадоксальным
образом даруют совершенную защищенность иллюзиями. Митишатьев бесится, что никакими
средствами не получается заставить Леву пораниться об жизнь и увидеть хотя бы в
одном человеке низость и гадость, которую он на самом деле представляет. В этом
его сила и неуязвимость перед жизнью. Митишатьев говорит: «Ведь нас много, и
мы все поодиночке, прекрасно зная и понимая механизмы жизни, низость друг
друга, — у нас нет сил, и каждого из нас — мало! А вас мало, но вы одно, и
каждый из вас не один, а много, и, не понимая, вы сильны! И что вам никогда не
простится, что вы нам уступили, лишили нас права признавать вас». Не
случайно герои, которые не смотрят через «очки» придуманных смыслов (дед, дядя
Диккенс, Митишатьев) исчезают, разрушаются, не достигают устойчивого положения:
первые два оказываются в ГУЛАГе, умирают в пределах романа, Митишатьев, в
отличие от Левы, увлекаюшийся историей, а не литературой (то есть, собственно,
реальностью) проваливает экзамен… А семья Одоевцевых благополучно существует и
избегает всех опасностей, закрывая на них глаза и умудряясь ничего не замечать.
И Леву, и его родителей неоднократно называют «предателями», точно по трилемме
Пушкина: «На всех стихиях человек / Тиран, предатель или узник».
Еще более глубокие предпосылки такого явления выведены в
речи деда Одоевцева, поразительно точно предсказывающей состояние современной
культуры. Одоевцев говорит, что причина бесконечного накладывания выдуманной
реальности на жизнь кроется в закоренелых потребительских привычках, проникших
в духовную сферу. Прогресс 20 века весь построен на «изживании всех прежних
слов и понятий» без создания чего-либо нового. Люди привыкли бесплатно получать
мысли и пользоваться ими (вот почему в романе неоднократно повторяется фраза:
«Все доставалось Леве даром»), а общедоступное и поэтому неценимое, как
известно, исчезнет первым. России повезло, что ценности, резко «оборвавшиеся»
вместе с прежней историей в 1917 году, так и не были отменены или попраны, в
целости и сохранности переместились в прошлое, в «музей». «И авторитеты там
замерли несвергнутые, неподвижные: там все на том же месте, от Державина до
Блока — продолжение не поколеблет их порядка, потому что продолжения не будет».
Таким образом обеспечилась небольшая отсрочка на пути неизбежного разрушения.
Но вскоре будет гораздо, гораздо хуже…
«Вы запустите либеральную фабрику по разоблачению ложных
представлений, якобы ради сейчас еще запретных, но столь желанных «истинных».
Но пройдет лишь несколько лет — вы дорветесь и до них, до тех, что сегодня
кажутся вам истинными, и они быстро разочаруют вас, потому что, проник уже
призрак прогресса в культуре, то есть потребительского, а не созидательного
отношения к духовным понятиям и ценностям… через десять лет вы услышите все
ваши сокровенные слова и понятия в ложном и фальсифицированном смысле, и это
будет не благодаря нехорошим людям, «захватившим и извратившим», а благодаря
вам самим, самим этим вашим понятиям, на которые вы уповаете. Через десять лет
вы будете слышать все слова из стишков Рудика на каждом шагу… Россия, родина,
Пушкин… слово, нация, дух — все эти слова зазвучат еще как бы в своем первом,
природном, неофициальном смысле, заголятся — и это будет конец этим понятиям.
Сейчас вы проходите Цветаеву и Пушкина, затем пройдете Лермонтова с еще
кем-нибудь, а потом накинетесь на Тютчева и Фета: доращивать одного — до гения,
другого — до великого. Это раздувание и доедание репутаций сойдет за прирост
современной культуры. По невежеству вы будете обжираться каждым следующим
дозволенным понятием в отдельности — будто оно одно и существует — обжираться
до отвращения, до рвоты, до стойкого забытья его. Чего нет и не будет, так это
умного, не потребительского отношения к действительности. В таком состоянии,
быть может, находится дух при зарождении новой религии. Но трудно верить в то,
чего еще нет. Пока же, уверяю вас, будьте благодарны культу…»
Как не печально, это предсказание, сделанное в 1969-м году
не то Битовым, не то дедом Одоевцевым звучит вполне оправдавшимся и многое
объясняющим.
Комментариев нет:
Отправить комментарий